Помните это детское восприятие великих имен? Это почтение к умершим?

Большая домашняя библиотека – парад памятников. Собрания сочинений, стоящие в ряд. Огромные тяжеленные фолианты на нижней полке. Когда мы с братом использовали их в наших разнообразных играх в качестве, книгам несвойственном, нас ругали.

На ночь мама рассказывала наизусть сказки - стихи А.С. Пушкина, папа - свои любимые сказки об Италии М. Горького.

Я не любила читать великих мертвецов, и меня пугали беспросветным будущим неуча, «не имеющего идеалов».

И вдруг в дом принесли маленькую, почти квадратную книжку. На черном переплете серебристая буковка «а» (не заглавная, а строчная), внутри буквы – крохотное алое сердце. Родители читали и перечитывали эту книжечку, спорили, смеялись… Когда их читательское возбуждение утихло, книжку вручили мне. Мне! Обычно первым что-то новое читал старший брат. Я была удивлена. Интрига достигла апогея, когда отец сказал:

- Хочешь познакомиться с живым поэтом? Вот читай. Андрей Вознесенский. «Ахиллесово сердце».

Если есть ящик Пандоры, то эта книга стала для меня ящиком Парнаса.

«Плач по двум нерожденным поэмам» я читала почти месяц. Пятая – восьмая страницы самые ветхие в этом сборнике, самые зачитанные.

1966 год. В школе мы учим стихи В.Маяковского, М.Исаковского, поем «Гренаду» М.Светлова, моя подружка на сборе пионерской дружины, рыдая, читает «Смерть пионерки» Вс. Багрицкого. А дома…

На черной Вселенной любовниками

отравленными

лежат две поэмы,

как белый бинокль театральный…

В маленькой книжице жил, пульсировал, обжигал гортань чистым кислородом другой мир. В нем «убитые горем дороги» дыбом вставали над городом, потому что оплакивались несбывшиеся мечты, нереализованные планы, нераскрывшиеся таланты.

Минута молчания. Минута – как годы.

Себя промолчали – все ждали погоды.

Сегодня не скажешь, а завтра уже

не поправить.

Вечная память.

О, какой я ощущала восторг, когда, продравшись через частокол метафор, незнакомых слов и имен, пережив шторма рваного ритма, перешагнув ступени строк, мне удавалось добраться до сути прочитанного.

Эту маленькую книжицу я читала дольше, чем четыре тома «Войны и мира», потому что это было написано о мире, где я живу, и о войне красоты, поэзии, человеческих чувств с бездушием, жестокостью, агрессивностью серости и хамства.

Это Андрей Андреевич Вознесенский познакомил меня с мифами древней Греции, с Борисом Пастернаком и Семеном Кирсановым, с Эрнстом Неизвестным и Мерлин Монро, Ф. Г. Лоркой, В. Солоухиным, Б. Ахмадулиной…

Вознесенский мне совсем по-другому рассказал о трагедии разрушенного землетрясением Ташкента, о техническом прогрессе, который может разрушить человека, об ослепленных железом строителях храма Василия Блаженного, о жизни, о смерти, о любви… О ЛЮБВИ!

 

Наши спины – как лунные раковины,

что замкнулись за нами сейчас.

Мы заслушаемся, прислонясь.

Мы – как формула жизни двоякая.

…………

Мы как сосуды

налиты синим,

зеленым, карим,

друг в друга сутью,

что в нас носили,

перетекаем.

…………

Противоположности свело.

Дай возьму всю боль твою и горечь.

У магнита я печальный полюс,

ты же – светлый. Пусть тебе светло.

Дай тебе не ведать, как грущу.

Я тебя не огорчу собою.

Даже смертью не обеспокою.

Даже жизнью не отягощу.

Я читала стихи, которые легко перетекали, меняя ритм, которые вдруг становились верлибрами или вольной прозой. Суть определяла форму, довлела над нею, поглощала меня, заставляя не замечать переходов.

 

Я был пророчески смешон,

но наш патрон, мадам Ланшон,

сказала: «0-ля-ля, мой друг!..» И вдруг —

город преобразился,

стены исчезли, вернее, стали прозрачными,

над улицами, как связки цветных шаров, висели комнаты,

каждая освещалась по-разному,

внутри, как виноградные косточки,

горели фигуры и кровати,

вещи сбросили панцири, обложки, оболочки,

над столом

коричнево изгибался чай, сохраняя форму чайника…

Это было даже не чтение, а захватывающее путешествие в необыкновенный мир. Поражала всеобщая взаимосвязь событий, чувств, поступков, эмоций, предметов и явлений, где совсем не обязательно человек - центральная фигура, где только что придуманные слова казались единственно возможными, а древняя история современней вчерашнего дня. И еще я поняла, что боль может быть синонимом жизни и что поэтом становится только человек с «ахиллесовым сердцем».

 

В час осенний,

сквозь лес опавший,

осеняюще и опасно

в нас влетают, как семена,

чьи-то судьбы и имена.

 

Вот таким осеняющим семенем влетело в меня имя Поэта.

Когда 1-го июня 1910 года в СМИ сообщили о смерти А.А.Вознесенского. я нашла в шкафу старенький сборник его стихов: «Ахиллесово сердце» ИХЛ Москва 1966. Открыла и почувствовала - жив. Он для меня и во мне жив.

Не может умереть мой первый живой поэт.